Евгения Кочеткова

В профессии артиста не так много поэзии, как кажется: гораздо больше изматывающих переездов, досадных слухов и растворимого кофе. Дмитрий Бозин относится к тем немногочисленным артистам, встреча с которыми не опускает с небес на землю в режиме жесткой посадки. Поэт, подлинный артист  и человек с удивительно глубокой философией, он зачаровывает не только зрителя, но и всякого собеседника. 13 февраля на сцене Ивановского областного театра кукол Бозин выступит с поэтическим вечером «Автор категорически НЕ утверждает…» по произведениям Блеза Сандрара, Михаила Зощенко, Марины Цветаевой, Андрея Платонова, Саши Черного. Разумеется, говорить в преддверии спектакля с Дмитрием Бозиным о погоде и «творческих планах» было невозможно – только о нем, об искусстве.

– Дмитрий, как родилась программа «Автор категорически НЕ утверждает…»? В чем ее замысел?

– Я прочел эту строчку у Зощенко. «Автор категорически не утверждает…» Она открыла мне дверь в новую программу. Это не метафора – это физика. Теперь я снова и снова открываю эту дверь для пришедших в зал. В том и замысел, и промысел.

– Есть ли какая-то категория зрителей, которых вы хотели бы пригласить отдельно?

– Нет. Дверь простая, деревянная, без замка.

– Сатира, к которой вы обращаетесь в программе, неразрывно связана со злободневными проблемами, волновавшими того или иного литератора, публициста. А вы сами следите за новостным потоком – политическими перипетиями, войнами и революциями?

– Сатира, не проросшая в юмор, не интересует меня в качестве материала для программы. Я не могу абстрагироваться, мне страшно, больно и жаль нас, людей, но помочь я могу, лишь вынув нас из страха боли и избранных нами самообманных систем. Потом вернемся, но нужно знать, где выход.

– Можно выделить определенный круг близких вам авторов, творчество которых входит в ваши чтецкие программы. Как он формируется?

– Это не круг, а, скорее, шар. Музыкальный шар, потому что я соединяюсь с литературой, архитектурой, живописью и разнообразными живыми существами при помощи музыки, пропитавшей мое существо. Ведь «и любовь – мелодия». Это тоже не метафора. Чего не слышу – того не существует.

– Ваши поэтические вечера ассоциируются с чем-то светлым и жизнеутверждающим. Тем удивительнее включение в новую программу Платонова, писателя тяжелого, начиная от тем и заканчивая языком. Чем был обусловлен этот выбор?

– В том-то и парадокс, что такие авторы, как  Бродский, Достоевский и Платонов кажутся мне проводниками в свет, и с каждой строчкой все светлее в душе моей, а долго читая (именно читая) Зощенко, Горина, Жванецкого или Вуди Алена, я впадаю в грусть – тоску о людях, смеющихся от безвыходности и безнадежности. Даже вывел для себя понятие «эзопов комплекс», в который уложил сомнение автора в пользе своего остроумия и в том, что смеющиеся действительно слышат его и понимают «эзопов язык». И я проявляю это в программе, сопоставляя Зощенко и Платонова. Это центр данной композиции.

– Моноспектакль, как мне кажется, требует от артиста колоссальной самоотдачи и невероятной внутренней энергии. Есть у вас какой-то ритуал перед выходом на сцену, какая-то установка, которую вы себе даете?

– Мне кажется, что ритуал за сценой нужен в том случае, если нет ритуала на сцене. Мне же нужно только выдохнуть сомнение. Одно из многих. Остальные выйдут со мной на сцену, но какое-то одно нужно выдохнуть.

– Комедия призвана развеселить людей, трагедия – заставить задуматься. У сатиры не столь очевидные задачи. Каких эмоций и мыслей вы ждете от зрителей, какой посыл транслируете?

– Я давно сказал себе, что моя работа – дать людям время, место и повод. А люди сами решат – думать, плакать, смеяться, спать или уйти.

– К слову об эмоциях. Русских часто называют одними из самых закрытых людей в мире: у нас не принято улыбаться, смеяться на улице, мы настороженно относимся к незнакомцам. Вы согласны? Как вы считаете, что могло бы сделать нас, мрачных северян, немного счастливее?

– Бродский прав: «То ли вера слаба, то ли нервы слабы». Счастлив тот, кто верует или уверен. И я говорю не о религиозном чувстве, хотя религия тоже использует этот душевный корень, предлагая ему свою духовную почву. Дело благое, тем более в мире, где природный корень давным-давно  обрублен. Но мы привыкли укореняться в собственную мрачность. Однако наша недоверчивость – суть есть идеализм и вера в вековечное счастье. Мы утверждаем: «Чуда нет!», чтобы наткнуться на него, окунуться в него, окрылиться им, но… Как можно неожиданнее!.. На самом деле мы не так  безнадежно мрачны, как кажется.

– Театр Виктюка, который вас прославил, во многом строится на языке тела. Моноспектакль, чтецкая программа – на слове. Как вам кажется, что понятнее публике?

– Тело, без сомнения, гораздо влиятельнее. Слова приходится растирать в порошок или растворять в какой-нибудь влаге. Например, в музыке. Иначе они, сухие и твердые, застревают в уме, царапают мысли и толпятся в прихожей памяти, не решаясь войти. Извлечь из слов такую же чистую и ясную энергию, что исходит из грамотных тел – задача для мастера. Но я читаю творения великих алхимиков.

– Артисту дается уникальная возможность примерить на себя десятки масок, лиц, перевоплотиться в героев разных эпох. Если пофантазировать о машине времени, куда бы вы отправились, кого бы встретили, что бы сделали?

– С моими родителями в момент их знакомства. Просто со стороны посмотрел бы на их проникающую друг в друга красоту.